Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

Здесь есть всё. Здесь всё заметно. Здесь каждая нота важна, и многое зависит от певцов. А эти господа – особы чувствительные, с претензиями, всё им надо подать как на серебряном подносе, да ещё с поклонами да улыбками. Чтобы эти капризули не обиделись! Все знают, примадонны привыкли, чтобы перед ними склонялись и коронованные головы, а не то, что обычный капельник.

Так вот, это был настоящий праздник для оркестра, когда перед ним встал за пульт сам маэстро Моцарт! Все подтянулись. Он поднял руки, дал знак – начали, заиграли. И понеслись вперёд, любо-дорого послушать. С первых нот увертюры всё пошло как по маслу, дальше, дальше, цифра за цифрой. И ведь без репетиций, скажу я вам. То, что Моцарт так долго искал, само свалилось ему с чистого ясного неба.

Он вспоминал потом, как папенька прислал ему письмо в Мюнхен, где ставили его «Идоменея». Как советовал ему охранять хорошее настроение своего оркестра, чтобы почаще хвалил музыкантов и даже слегка льстил им. Отец хорошо знал своего сына, потому и писал ему об этом.

Он знал, как необыкновенно чувствительный слух Амадея заставляет его придираться к каждому исполнителю, как он слышит любой шорох, не относящийся к музыке, как он хмурится при малейшей фальши, слышит её даже при наисильнейшем форте.

И это вовсе не шутки – работать не меньше трёх часов под его руководством в таком напряжении. Много раз писал ему папенька в Мюнхен, что даже прекрасный пианист добивается наилучших результатов, если его хвалят в глаза.

Он работает с наибольшим вниманием и усердием, и эта простая вежливость не стоит труда, всего-то каких-нибудь пару слов… Так писал отец Леопольд сыну в Мюнхен, чтобы смог он пройти со своим первым большим кораблём по бушующему морю между Сциллой и Харибдой.

– 2 —

Пражскому оркестру можно было не льстить. Оркестр сам готов был льстить Моцарту. Не нужно было поднимать артистам дух вежливыми похвалами, они играли вдохновенно, поистине захватывающе. Увлекли и певцов, а это о многом говорит. Ведь итальянские певцы принимали новую оперу Моцарта с некоторыми оговорками, она не соответствовала их вокальной эквилибристике и другим колоратурным привычкам.

При этом они чувствовали, что хотя тут ничего особо нового нет, чем удивлять публику, но стоит лишь начать петь, особенно в ансамблях, как и на сцене и в зале нарастает восторг, который не убывает на протяжении всей «Фигаровой» жизни от первого такта до последнего. Да и утомления такого, собственно говоря, нет, как иногда бывает при исполнении технически-сложных партий.

Моцарт говорил об этом Стробаху как-то в трактире на Темпловой улице:

«Вы были правы, когда сказали, что музыканты готовы начать играть оперу сначала, лишь только отзвучат последние её такты. Я видел это в их глазах, и сам чувствовал то же самое. Я узнал, что такое вдохновение у оркестра и, особенно, у певцов, этих господ-мучителей.

Вам ведь известно, как они воспитаны: «да, да, да», затем долго «нет», и, наконец, снова «да». Всё это зародилось в эпоху знаменитых кастратов, и хотя их славная эра уже прошла, теперь таковы примадонны: склоните головы, и композитор, и оркестр, вы – лошадки, запряжённые в роскошной карете, я восседаю на золотом троне, вы мне только прислуживаете, а ну, алле, вперёд!

Ничего подобного здесь не было. Мне и не надо было ничего говорить, только моргну – руки сдвинуты и поехали. Ангельская поездка без чертовских заворотов. Это мой оркестр, я уже говорил вам тогда за кулисами: мой оркестр здесь, в Праге».

Стробах с Кухаржем переглянулись. Это они воспитали оркестр, слова Моцарта относятся также и к ним. Похвала сильно обрадовала. Моцартов оркестр – кто из музыкантов Европы не пожелал бы стать членом коллектива, лицо которого – Амадей Моцарт, о котором он сказал: Я ваш, вы мои!

В тот вечер весело было в трактире на Темпловой улице. Моцарт ел как волк, заказал себе венский шницель чуть ли не полметра величиной. Сказал, что слышал, здесь он особенный. Так и было.

У него во время еды даже двигались уши, те самые гениальные уши, о которых он сам говорил, что они такие большие, что приходится прятать их под волосами, при этом они всё равно хорошо слышат, причём больше плохого, чем хорошего, так что ему хватило бы и половинок. Чаши звенели, далеко за полночь все сидели, весело болтали.

Забрёл туда и вездесущий Цопанек с арфой, заглянул и дальше не пошёл, когда увидел Моцарта. А тот уже его приветствует, заказывает для него великанский шницель как старому приятелю. Старик уселся в уголок, арфа сбоку, горящие свечи играют тенями от её струн и отражаются в глазах Цопанка при каждом его случайном взгляде на любимца Праги, пана Моцарта.

А на завтра усатый привратник вручил пану капельнику Стробаху письмо:

«По поручению маэстро Моцарта доставил слуга из Тунова дворца».

Стробах с любопытством вскрыл конверт, разломил печать и прочитал.

И тут, в это серое утро, словно луч солнца засиял с полученного письма. Автор «Фигаро» благодарит оперный оркестр и его руководителя Стробаха за безупречное проведение оперы.

«Вашему усердию принадлежит наибольшая часть успеха, которого добилась моя музыка в Праге. Я счастлив», – писал Моцарт, – «что познакомился с пражскими музыкантами, вполне достойными своего земляка, моего дорогого друга Йозефа Мысливечка, уроженца Праги, которого недаром в Италии называли Божественный Чех.

Сердечное Вам спасибо. Вы исполнили мои наивысшие мечты; я Ваш, и я горжусь, что имею такой оркестр в Праге. Хотел бы также выразить всем признательность за любовь, которую встречаю повсюду».

У Стробаха дрожали руки от радостного волнения. Это пишет сам Моцарт ему и оркестру! Привратник смотрит на него с разинутым ртом, не понимая, но чувствуя, что здесь происходит нечто важное, и потому стоит тише воды ниже травы. Пришёл директор Бондини – Стробах немедленно показал ему письмо Моцарта. Вместе они побежали в оркестр, там прочитали его музыкантам. Тишина стояла как в костёле, только глаза у всех светились.

Сам Моцарт нас благодарит! Стробах протянул драгоценный пергамент концертмейстеру, того тут же окружили остальные музыканты, читают и читают, трогают сокровище, стараются запомнить наизусть.

Каждый прочитывает с гордостью и непроизвольно становится по стойке смирно, словно получает награду от генерала. Орден с изображением Моцарта. Он и есть их генерал. С ним были выиграны все сражения. За эти его слова благодарности они пойдут с ним в любой огонь.

Письмо Моцарта было высочайшей наградой для тех простых, неизвестных, скрытых от публики, артистов, которые на самом-то деле, как писал сам Моцарт, сыграли значительнейшую роль в том успехе «Фигаро» в Праге. Именно они его полностью воплотили, исполнили и увлекли слушателей, да так, что музыка оперы стала необходимой частью их жизни. Играющая, поющая и насвистывающая Прага, оперой очарованная, всё это подтвердила.

– 3 —

После «Свадьбы Фигаро» успех сопутствовал и другому выступлению. Театр был переполнен, и опять раздавался гром небесный, когда после каждого номера рукоплесканиям не было конца. После концерта толпа стояла у заднего выхода из Ностицова театра. Студенты вот-вот уже готовы были выпрягать лошадей из экипажа, чтобы самим отвезти Моцарта до Тунова дворца, и было их, рослых юношей, предостаточное количество. Но тут страстно засопротивлялся важный кучер, старый крикун.

Он советовал всем вспомнить, каково это расстояние: на Каменный мост, по длинной Йезовицкой улице. Да они и на половине пути уже задохнутся! Вот сейчас он их разгонит горящими факелами, чтобы, наконец, убирались с глаз долой! Хохоту было предостаточно.

Всё же молодёжь подчинилась брюзге и отказалась от своего намерения, но как только появился Моцарт, снова поднялась волна бушующего восторга и криков, снова сияющие глаза маэстро оглядывали толпу, возвращая ей любовь, которую от неё получал. Карета рванулась с поворота Каролинской площади и растаяла в воздухе, как сказочная.

На завтра Прага имела темы для обсуждения. Каждый мечтал заполучить маэстро в своём доме, посмотреть на него вблизи, если повезёт, дождаться чуда – и он поиграет у них на клавире, как уже делал это во многих других местах, дворцах, дворянских и простых мещанских семьях. Конечно, во многом здесь была заслуга Франтишка Душка, знаменитого Пражского клавириста.

Душек происходил из совершенно простой семьи, был, что называется, простолюдином. О таких судачат, что у них «солома торчит из ботинок». При этом он был другом самого Моцарта! Душек, родившись в «соломенной хижине», стал превосходным музыкантом, буквально лицом артистической Праги.

Скромность, рассудительность и, пожалуй, мудрость, ему присущие, помогли войти музыканту в круг самых высоких музыкальных деятелей. Обезоруживали его огромный талант, прекрасное владение клавирным искусством, просто по-человечески хороший характер. Душек – лучший клавирист в Праге, поэтому было модно «брать часы», т.е. уроки, у пана Франтишка Душка, слово его ценилось на вес золота.